Неточные совпадения
Самгин наблюдал шумную возню людей и думал, что для них существуют школы, церкви, больницы, работают учителя, священники, врачи. Изменяются к
лучшему эти люди? Нет. Они такие же, какими были за двадцать, тридцать лег до этого года. Целый угол пекарни до потолка загроможден сундучками с инструментом плотников. Для них делают топоры, пилы, шерхебели, долота. Телеги, сельскохозяйственные машины, посуду, одежду. Варят стекло. В конце концов, ведь и
войны имеют целью дать этим людям землю и работу.
Напротив, судя по расходам, каких требуют разные учреждения, работы и особенно
войны с кафрами, надо еще удивляться умеренности налогов.
Лучшим доказательством этой умеренности служит то, что колония выдерживает их без всякого отягощения.
Но великая
война должна иметь и творческие исторические задачи, должна что-то изменить в мире к
лучшему, к более ценному бытию.
С тех пор русское общество сделало страшные успехи;
война вызвала к сознанию, сознание — к 14 декабря, общество внутри раздвоилось — со стороны дворца остается не
лучшее; казни и свирепые меры отдалили одних, новый тон отдалил других.
Антось сделал другую,
лучшую, и с этих пор между Антосем и капитаном началась своеобразная
война...
Что же такое тогда
война с ее неизбежными смертями и все военное искусство, изучающее
лучшие способы убивать?
Смотрел я на нее, слушал грустную музыку и бредил: найду где-то клад и весь отдам ей, — пусть она будет богата! Если б я был Скобелевым, я снова объявил бы
войну туркам, взял бы выкуп, построил бы на Откосе —
лучшем месте города — дом и подарил бы ей, — пусть только она уедет из этой улицы, из этого дома, где все говорят про нее обидно и гадко.
Проповедовать людям зло
войны и благо мира! Но ведь зло
войны и благо мира до такой степени известны людям, что, с тех пор как мы знаем людей, самым
лучшим пожеланием было приветствие «мир вам», так что же его проповедовать?
— Возникший бой был гибелен для обеих сторон; несостоятельность классицизма, невозможность романтизма обличались; по мере ближайшего знакомства с ними раскрылось их неестественное, анахронистическое появление, и
лучшие умы той эпохи остались непричастны
войне оборотней, несмотря на весь шум, поднятый ими.
Привыкая ко всем воинским упражнениям, они в то же самое время слушают и нравоучение, которое доказывает им необходимость гражданского порядка и законов; исполняя справедливую волю благоразумных Начальников, сами приобретают нужные для доброго Начальника свойства; переводя Записки Юлия Цесаря, Монтекукулли или Фридриха, переводят они и
лучшие места из Расиновых трагедий, которые раскрывают в душе чувствительность; читая Историю
войны, читают Историю и государств и человека; восхищаясь славою Тюрена, восхищаются и добродетелию Сократа; привыкают к грому страшных орудий смерти и пленяются гармониею нежнейшего Искусства; узнают и быстрые воинские марши, и живописную игру телодвижений, которая, выражая действие музыки, образует приятную наружность человека.
Ты прав;
Отца пример перед собою видеть —
То счастье для меня, и
лучшей доли
Я б не желал, как только научиться
Ему в великом деле помогать.
Но не легко дается та наука,
А праздным быть несносно. Ты ж успел
Узнать
войну, ты отражал осаду,
Ты слышал пушек гром, пищалей треск,
Вокруг тебя летали ядра…
—
Лучшего помещения вы нигде не найдете… Мы, видите ли, еще на биваках, так сказать… Ведь всего два с половиной года, как мы заняли Сайгон, и
война еще не окончилась… Эти проклятые анамиты еще бунтуют… Но наш адмирал Бонар скоро покончит с этими канальями… Скоро, будьте уверены… Через пять-шесть месяцев у нас в Сайгоне будут и хорошие гостиницы, и рестораны, и театры… все, что нужно цивилизованному человеку, а пока у нас все временное…
Таким образом прошли 1755 и 1756 годы. Со всех сторон готовились к
войне. Бестужев не переставал надеяться, что, по крайней мере для России, до открытой
войны дело не дойдет, и, верный своему плану, выдвинул к границе войска под начальством фельдмаршала Степана Федоровича Апраксина,
лучшего своего друга, находившегося тоже в самых дружеских отношениях с графом Алексеем Григорьевичем Разумовским.
Письмо на театре
войны —
лучший подарок для воина…
Затем возник сложный германский вопрос.
Война за австрийское наследство перевернула европейскую политику. До тех пор все боялись могущества маститых австрийских Габсбургов и сочувствовали французским Бурбонам, боровшимся с ними. Теперь Фридрих II унизил Австрию, отхватил у нее
лучшую провинцию — Силезию и застращал всех своей находчивостью и гениальностью полководца.
— Зачем же этакое злодейство. Жилы кажному человеку нужны… Есть у меня в Острове, рукой подать, миловидный брат. У купца Калашникова по хлебной части служит. Близнецы мы с ним, как два полтинника одного года. Только он глухарь полный, потому в детстве пуговицу в ухо сунул, так по сию пору там и сидит, — должно, предвидел, — чтобы на
войну не брали… Вы уж, как знаете, его в Псков предоставьте, — заместо меня в
лучшем виде три дня рыбкой пролежит и не хухнет. Чистая работа…
Но духовно пережитый опыт
войны и революции должен обратить к новой,
лучшей жизни.
Ответ может быть только один — тот, что наверное не будет всего того зла, которое производит правительство: не будет земельной собственности, не будет податей, употребляемых на ненужные народу дела, не будет разделений народов, порабощения одних другими, не будет поглощения
лучших сил народов на приготовление к
войнам, не будет страха — с одной стороны бомб, с другой — виселиц, не будет безумной роскоши одних и еще более безумной нищеты других.